— Все в порядке, — выдавила она и неуклюже хлопнула его свободной рукой по плечу.

Хлопок вышел странным, нелепым, и что самое ужасное, ее ладонь наткнулась на крепкое сильное плечо, в которое так и хотелось вцепиться всеми пальцами и потянуть на себя.

Паша нервно сглотнул и стал похож на человека, которому вкололи серьезную дозу транквилизатора. Рот приоткрылся, осоловевший взгляд пополз вниз от ее глаз к губам, шее, ключице, и она будто чувствовала на себе его прикосновения. От волнения даже шов заныл.

Вот-вот, еще мгновение, он рванет ее к себе, прижмет, поцелует, и Бог свидетель: лучше бы сейчас в ординаторскую никто не входил. Ника смотрела на Пашу почти умоляюще, безмолвно подгоняя его. Ну же, тормоз, давай! Не могла же она в конец опуститься и произнести это вслух?! И в тот момент, когда он дрогнул, его пальцы сжали ее запястье еще сильнее, и он подался вперед, в сознание пробилась телефонная трель.

Ника судорожно втянула воздух, огляделась по сторонам, словно впервые видя это помещение, и попыталась понять, откуда идет звук. Ее смартфон молчал, городской тоже… Сигнал раздавался из Пашиного кармана.

Исаев отпрянул от нее, будто она пихала ему сверток с сибирской язвой, вскочил, едва не опрокинув стул, и пулей вылетел в коридор, оставив Нику в полнейшем раздрае.

Она ущипнула себя, пытаясь прийти в чувство, допила залпом холодный чай. Паши не было пять минут, десять, пятнадцать, полчаса. В ординаторскую забежала какая-то женщина с темной короткой стрижкой, потом здоровенный мужик с миниатюрной бородкой. И волей-неволей Нике пришлось вернуться в палату.

До вечера она все ждала, что он появится, напишет, материализуется. Вздрагивала от каждого шаркания в коридоре. Потом не выдержала и сама отправила ему несколько вопросительных и, как ей самой казалось, нейтральных сообщений со смайликами. Он молчал. И только утром, включив на телефоне звук, она обнаружила первую весточку: «Извини, проблемы с сестрой. Работы много, увидимся». Ни желтой рожицы, ни даже скобки. Текст выглядел сухо и обезличенно.

Дежурная сестра с традиционным утренним градусником сказала, что Павел Дмитриевич ушел домой. Просто заполнил Никины документы к выписке и ушел. На обходе вместо него был Евгений Игоревич, тот добродушный дядечка, усами напоминающий француза, который тоже присутствовал на операции. И Нике пришлось отправиться домой, даже не попрощавшись с Пашей.

Неделю она собиралась с духом, пару раз написала ему что-то в духе «Как дела?», а в ответ с большим опозданием получала ленивое «Норм». Он даже слово не мог нормально закончить! Что, в конце концов, это значило?

И так бы продолжалось еще долго, если бы однажды утром Ника не вспомнила отличный предлог увидеть Пашу снова. Благодарность! Она ведь еще не благодарила его за операцию, а он четко и недвусмысленно потребовал от нее торт. И уж тут она превзошла себя. Провела на кухне весь день, собирая свой коронный «Красный бархат». Мягкий, чуть влажный бисквит искушающе алого цвета с терпким привкусом горького шоколада. Фокус-обманка, неожиданность, идеальная для этого случая: последнее, что мог бы предположить человек, глядя на красное тесто, — наличие какао. Густой крем из хорошего маскарпоне, а она знала, где достать лучший. И ничего лишнего. Только дразнящий контраст белого с красным, классика, включающая фантазию.

Торт упаковала в прозрачный контейнер, себя — в легкое платье до колен на маленьких пуговичках. Чуть старомодное, но очень трогательное. Перевязала хвост атласной лентой и прямо так, без звонка и предупреждения направилась к Исаеву, благо адрес помнила с детства.

За время, что Ника провела в больнице, весна разошлась. Деревья опушились маленькими молодыми листочками, газон пророс и окреп. А в том месте, где под землей шла теплотрасса, зажелтели первые одуванчики. По-летнему теплый ветер приятно трепал волосы, щекотал кожу, пробираясь под платье. И Ника вошла в подъезд уверенной в себе, довольной и очень игриво настроенной. Однако нажав на кнопку звонка, она услышала то, что заставило ее буквально уронить челюсть.

За дверью Исаева надрывался плачем младенец.

Глава 12

21 мая 10:17

#отпуск #большойбрат

Мой психологический возраст — 93 года.

Странно, что не 94.

Так и хочется сказать: я слишком стар для всего этого дерьма.

Если все в этом мире имеет свое предназначение, то главная цель существования младших сестер — создавать проблемы. В этом Пашу никто и ни за какие шиши не смог бы переубедить.

Его Катька была вполне себе милой девчонкой, даже доброй и до какого-то предела щедрой. Но искать приключения на свою задницу умела мастерски. Как только первая попавшаяся мысль прилетала ей в голову, Катька тут же кидалась ее воплощать. Не проведя минимального анализа на дурость.

Захотелось ей на первом курсе искупаться в фонтане торгового центра, а потом с хохотом улепетывать от охраны и полицейских, — Паша должен срываться с работы и забирать ее из обезьянника. Решила проколоть нос, как Юлька из десятой квартиры — взяла иглу, поперлась в ванную, а Паше возиться с нагноением.

Поэтому когда Катя сообщила, что собралась замуж, — а сделала она это громко, чуть ли не топнув ногой, наивно полагая, будто кто-то станет ее отговаривать, — как Паша несказанно возрадовался. По чесноку, ему было плевать, что Вадик — то еще розовощекое дитя. Главное, как ему тогда казалось, весь ворох проблем перевалится чужую шею. Что ж, блаженны верующие.

В один прекрасный день Катя увидела у подруги малыша, и непременно возжелала завести такого же. Да-да, ее сын Никитка, рожденный сразу после пары по философии, был запланированным. Ждать окончания института? Для слабаков.

Какое-то время Катя справлялась с новыми обязанностями бодро, успешно и со свойственной ей бравадой. Но Паша не расслаблялся, нутром чувствовал, что рано или поздно последствия таки обрушатся на него. И был прав.

Как выяснилось, испорченные по вине сестры свидания в школе и институте — это еще не потолок. И в разгар самого животрепещущего момента с Никой, когда могло случиться все и даже больше, в Пашину жизнь опять посыпались проблемы сестры.

Он знал, что поцелуи в ординаторской не приведут ни к чему хорошему. Знал, что сто процентов будет жалеть, если сдастся и набросится на Нику, как она того заслуживает. Поедом себя съест. Но, черт побери, тогда хотя бы будет за что! Все муки совести будут трижды оправданы их причиной! За те минуты наедине с Карташовой, за то, чтобы узнать, наконец, какова на вкус и на ощупь ее кожа, он был готов вечность-другую плавать в кипящем масле.

Но позвонила Катя. Он сорвался, ответил, проветрился и остыл. И где-то в глубине души был сестре за это благодарен. С глаз долой — из сердца вон. Заполнил историю, эпикриз, малодушно взглянул на Нику в шесть утра после очередной операции и свалил, чтобы больше ее никогда не видеть.

А дело было в следующем. Катя, по своему обыкновению, навзрыд расписывала, как ей до чертиков необходимо рвануть с мужем Вадиком в Питер. На несколько дней. Какое-то предложение работы, какое-то повышение квалификации… Леший знает, что за чепуха. Главное, свекры — в круизе, и оставить мелкого вообще не с кем. Вот если бы Паша пожертвовал недельку, крошечную недельку из своего гигантского врачебного отпуска на родного, кровного племянника, то цены бы ему не было. Сами ангелы воспели бы его мученический подвиг самопожертвования.

Турция, Тунис и прочие курорты растаяли в мареве братской заботы. Конечно, он согласился. И в первый же день отпуска, едва Паша вырубился после долгих суток, в дверь нагрянула вся орава. Катя сгрузила коляску, манеж, памперсы, какие-то мешки с барахлом и погремушками, баночки-присыпки-скляночки и кучу разной дребедени, а главное — мирно сопящего в автокресле младенца, что-то протараторила на тему режима дня и исчезла, бросив напоследок «Ну, ты же врач, разберешься».